- Вкладка 1
Для того чтобы начинать строить системное понимание институциональной экономики, нужно разобраться с понятием «институт». А разобраться — значит не постулировать, а вывести его, причем из более или менее бесспорных предпосылок. За точку отсчета в рассуждениях я бы предложил взять ваш личный опыт поведения и принятия решений. Потому что теория описывает это принятие решений, я бы сказал, не совсем так, а иногда и совсем не так, как это происходит в вашей собственной жизни.
Какие вопросы вам приходится решать. Тратить или сберегать? Потому что, с одной стороны, очень хочется купить вещь, и дети дергают — купи, купи, а с другой стороны, понятно, что покупать что-то надо и через три месяца, и через шесть, а некоторые вещи требуют создания семейных накоплений. Если есть деньги, то покупать — что? Модный электромобиль? Tesla, которая теперь уже полетела в космос? Или внедорожник, учитывая, что такие проблемы, как дураки и дороги, в России по-прежнему достаточно существенны? Понятно, что надо бы идти в ногу со временем, но где вы будете заряжать свой электромобиль? При том что электромобиль, конечно, экологичен, прекрасен, эстетичен и вообще, скорее всего, представляет правильные технологические направления, в отличие от несчастных двигателей внутреннего сгорания.
Какое образование давать детям? Или что советовать новым поколениям? Не будем говорить про экономическое образование. Но — юридическое образование или инженерное? С одной стороны, понятно, что впереди техническое обновление, а с другой стороны, трудно не найти работу, имея приличное юридическое образование. Решение принять трудно, потому что нужно угадывать будущее, нужно понимать, какие будут зарплаты, какова будет их динамика. И, кстати, когда человек пойдет на работу, где лучше работать: в формальном секторе или неформальном? Получать зарплату выше сейчас и при этом понимать, что пенсионные накопления не обеспечены, или хотеть обеспечить пенсионные накопления, понимая, тем не менее, что уровень замещения доходов будет малоприличным?
Ходить на выборы или не ходить? Это, между прочим, вопрос не только политический, потому что именно в приложениях институциональной экономики к теории общественного выбора существует задачка, где объяснения требует сам факт, почему люди ходят на выборы. Ведь если, например, в Италии несколько десятков миллионов избирателей и доля воздействия каждого — его прихода, неприхода, за кого он отдал голос — исчезающе мала, то зачем люди вообще ходят на выборы? Тем не менее, они ходят. Значит, действуют какие-то стимулы. И, принимая решение, вы должны эти стимулы для себя обнаружить.
Защищать себя — в суде или какими-то другими методами? Связываться с судом, если вам продали некачественный черствый хлеб, понимая, что суд стоить будет гораздо дороже для вас, чем эта несчастная буханка? Или в суд надо идти, когда, скажем, речь идет о неработающем компьютере, а за буханку — ладно, можно отплатить каким-то другим способом, например, написав в интернете плохие отзывы об этой фирме, магазине, сети, бренде?
Все эти вопросы хорошо известны, и даже непонятно, зачем я на них останавливаюсь. Ведь есть стандартная модель экономического агента — то, как экономическую теорию представляет человек. У нас с вами — известные стабильные предпочтения. Мы знаем, чего мы хотим и чего будем хотеть через семь лет. У нас беззатратная обработка информации. Только увидел — и уже понял, что это означает, как отображается количество, и так далее, и так далее. Мы отлично максимизируем ожидаемую полезность. У нас совершенная воля. Мы точно с понедельника начинаем новую жизнь. Мы думаем о собственных и только о собственных интересах, а мама, друзья, подруги, супруги — это все от лукавого. Но на самом деле мы же не такие, поэтому мы и мучаемся всеми этими вопросами, и модель надо как-то поменять.
Надо сказать, что эта модель возникла неслучайно. Будучи профессором нравственной философии, Адам Смит излагал модель человека альтруистического. Будучи профессором политической экономии, он излагал модель человека эгоистического, homo economicus. Но потом науки разошлись, и получился такой несимпатичный, жадный, предельно умный, быстро все рассчитывающий человек — такая, простите, все максимизирующая сволочь. Наверное, в жизни такое встречается, но это точно не массовое явление, и это точно не про нас. Поэтому вопрос: а мы-то как принимаем эти решения? Ведь мы их как-то принимаем? Не владея методами беззатратной обработки информации, потому что таких методов просто нет. Эвристики — вот ответ, который дает современная экономическая теория, например, Даниэль Канеман. Это попытка ответить на сложные вопросы, отвечая на легкий вопрос.
Торстейн Веблен в «Теории праздного класса», описывая эффекты потребительского поведения, показал, как мы принимаем решения. Мы не можем знать свойства товара и не можем их определить по цене, потому что если бы дорогое всегда было хорошим, то это полбеды, но ведь всегда можно поднять цену, имитируя хороший продукт. Значит, что мы делаем? По Веблену, у нас есть три способа разумного решения вопроса. Мы можем купить то, что дорого, решая тем самым простой вопрос — не какой товар хороший, а какая цена выше. Мы можем купить то, что покупают другие, считая, что они уже до нас решили проблему, какой товар правильный, — встать в самую длинную очередь. И мы можем купить то, что никто не покупает, — эффект сноба. Потому что в любом случае мы отвечаем на легкий вопрос, мы выбираем, каким эффектом будем пользоваться — демонстративного потребления, присоединения к большинству или эффектом сноба. И любое решение даст нам удовлетворительный результат.
Собственно, доказательство этого стало предметом Нобелевской премии, которую получил Герберт Саймон в 1978 году, разработав концепцию ограниченной рациональности. Нельзя сказать, что мы не рациональны, — мы рациональны, мы способны осуществлять анализ, мы это делаем, но мы ограничены. Мы не можем бесконечно перерабатывать информацию, мы не обладаем беспредельными счетными возможностями, и мы принимаем решения другим способом. Из-за объективной ограниченности когнитивных и предсказательных способностей, из-за невозможности решать несколько задач одновременно. Можно, конечно, попробовать, и мы знаем, как студенты одновременно ведут разговор в сетях, что-то гуглят и якобы слушают наши лекции. Но как сказал один из них: да, мы все это делаем, но примерно как утка, которая плавает, но медленно, летает, но низко, ходит, но плохо. Сразу три процесса параллельно мы осуществляем не очень удачно. Поэтому надо объяснить, как это все делается.
Мне кажется, что то, что разработал Герберт Саймон и чем он заслужил Нобелевскую премию, может быть выражено очень коротко в его же примере. Как человек выбирает себе супруга? Никто же не проводит анализ нескольких миллиардов возможных партнеров по браку. Это делают как-то иначе. А как? Саймон утверждает, что совершается несколько случайных испытаний. Потом на основании этого устанавливается уровень притязаний. И первая же особа, которая соответствует уровню притязаний, становится супругом. Конечно, это не оптимальная рациональность, это не достижение оптимума тем способом, какой мы привыкли видеть в моделях. А какая это рациональность? Рациональность ограниченная. А какой здесь критерий, если не оптимальности? Критерий удовлетворительности. Вместо максимизации нам нужно достичь того уровня, где мы были бы удовлетворены решением. И мы это делаем. Поэтому первый вывод, который необходимо зафиксировать, состоит в том, что люди — не боги. Они не всеведущи. Мы не обладаем бесконечными возможностями обработки информации. Мы ограниченны рациональны. И жить нам в этом случае позволяет та норма, которую мы вырабатываем.
Скажем, мы всегда следуем большинству — мы покупаем то, что покупают остальные. Или носим, как Пиотровский — шарфик, как Владимир Маяковский — желтую кофту, то есть используем эффект сноба. Нам легко выбирать. Поэтому фактически какая-то норма, которую мы предпочли, и есть та эвристика, способ быстро принять решение, когда нужно как-то жить, информации чрезмерно много, а способностей — чересчур мало. Но нормы, конечно, могут быть разные — они могут быть привычками, они могут быть обычаями, которые нам предлагает общество, они могут быть правилами. Дело только вот в чем: если привычка заставляет вас держать некоторые психические инерции, если обычай связан с культурой, которую вы впитали в семье, в школе, в церкви, в общине, то правила имеют все-таки более сложный механизм поддержания. Потому что если вы взяли в привычку делать, скажем, гимнастику по утрам, то когда вы не сделали, единственный ваш судья — это совесть. А вот если вы, например, должны выходить и делать утреннюю гимнастику в спортивном лагере, то, помимо совести, есть и более явные гаранты соблюдения этого правила.
Тут мы подходим ко второму элементу института — механизму поддержания правила. Дело в том, что люди не только не боги, не только не всеведущи — они еще и не ангелы. Они готовы вести себя оппортунистически. То есть, как выразился открыватель этого явления Оливер Уильямсон, с применением средств хитрости и коварства. Оппортунизм — это поведение, нацеленное на обман контрагента с целью повышения собственного благосостояния. Если мы ограничимся этим фактом, то, конечно, здесь никакой науки и теории пока что нет. Но когда мы понимаем, как устроены механизмы обхода правил и каким образом институты гасят вероятность обхода правил, здесь начинается теория — ровно то, за что Уильямсон и получил Нобелевскую премию.
Наиболее известный вид предконтрактного оппортунизма был описан не только Оливером Уильямсоном, но еще одним человеком, который тоже получил Нобелевскую премию за понимание того, что люди не ангелы. Это так называемый «рынок лимонов» Акерлофа. Напомню, речь идет о рынке подержанных автомобилей. В терминах продавцов хороший подержанный автомобиль — это слива, а плохой — лимон. Как вы можете определить, где сливы, а где лимоны? Да, строго говоря, никак, они все хорошо отчищены, вымыты и так далее, просто один из них едет 500 метров и останавливается, а другой проедет тысячи километров. Отсюда основания для оппортунизма. Потому что вы будете выбирать тот автомобиль, который хорошо выглядит и стоит дешевле. Все, вы купили лимон, потому что, конечно, больше снижать цену может только продавец плохого автомобиля, который в него меньше вложился. Но если вы попробуете купить более дорогой автомобиль, то мошенник легко поднимет цену. Вы в ловушке. В этом конкурентном рынке побеждает мошенник. Конкуренция далеко не всегда приводит к победе добросовестного продавца и производителя. Потому что есть такое явление, как асимметрия информации. Если потребитель не в состоянии оценить качество, то побеждать в конкуренции будет мошенник. Но при чем здесь институт? А вот при чем. Если вы установите простое правило, которое называется «гарантия», то есть да, вы покупаете автомобиль, но за ремонт его будет платить продавец, рынок немедленно выровняется. Поэтому, оказывается, институт — это еще и правила, которые позволяют соблюдать правила. Это механизмы, которые создают реальность правила, а не юридическую фикцию.
Другой распространенный вид оппортунизма, помимо предконтрактного, который мучает вас и ведет к потерям перед заключением договора, — это постконтрактный оппортунизм, который обычно встречается в страховании или в строительстве. В страховании, понятно, старые литературные примеры из Ильфа и Петрова: воронья слободка запылала с четырех концов. Если заключен страховой договор, то, может быть, пора сжечь недвижимость и получить новую? И для страховых компаний это большая проблема, поэтому в случае с болезнями, страхованием от пожаров и так далее, где человек может либо скрыть информацию, либо действовать нечестным образом, страховщики очень мучаются, создавая дополнительные институты, связанные с предотвращением оппортунистического поведения и наказанием за неправильное поведение — хотя бы финансовым. Другой вариант встречается в строительстве, потому что есть принцип Хеопса — со времени пирамиды Хеопса ни одно здание в мире не было построено с соблюдением сроков и сметы. И это неслучайно, потому что, когда строительство началось, заказчику выйти из него уже невозможно. И новые строители, прийдя, скажут: ну тут же все до нас неправильно делали, и переделать будет довольно дорого. Каждый это может проверить. Смените зубного врача, и он вам скажет, что вам неправильно делали пломбы или ставили мосты и все надо переделывать. Это называется hold-up, или вымогательство, и это тоже один из видов постконтрактного оппортунизма, который связан с вашей невозможностью выйти из процесса. Поэтому здесь уже нужны гораздо более сложные механизмы, чем простое решение в модели Акерлофа.
На пересечении этих двух проблем, а именно — ограниченной рациональности и оппортунистического поведения, мы и получаем институт. С одной стороны, нужно иметь какие-то ориентиры и координаты для того, чтобы не заплутать в этом мире, а с другой стороны, после их получения важно, чтобы эти нормы соблюдали остальные, иначе их снесет. Институт — это правило или совокупность правил и внешний механизм принуждения как ответ на реально существующие явления нашей ограниченной рациональности и возможности оппортунистического поведения, то есть игры не по правилам. Институт оказывается некоторой структурой, где есть ситуация действия, правило адресата и санкция за неисполнение, но кто-то должен эту санкцию применить, и этот кто-то — гарант санкции. Это чрезвычайно важно для дальнейших рассуждений о том, как по-разному могут быть устроены институты и почему в одних случаях они работают, а в других — нет.
Таким образом, мы имеем явление, которое сейчас фактически вывели из обстоятельств нашей жизни, опираясь на находки, которые, вообще говоря, сертифицированы научным сообществом, — ограниченная рациональность или оппортунистическое поведение. И понятно, что это явление не человеческого общества и механизмы принуждения здесь не связаны с людьми, как если бы вам говорили, что не надо выходить с 18 этажа через окно, а надо пользоваться лестницей или лифтом. Нарушение этого правила, когда все-таки человек выходит через окно, — это не институциональное явление, здесь действует закон гравитации или высшая воля, но никак не что-то, созданное людьми. Институты — это общественные явления. Конечно, институты ограничивают выбор, но тем самым они выполняют функцию координации, позволяют вам предвидеть поведение других людей и влияют на структуру выгод и издержек, то есть выполняют распределительную функцию.
И надо сказать, что это понимают многие люди, которые не получали высшего экономического образования. Один мой знакомый всегда выезжал на Ленинский проспект в одном и том же месте, но однажды обнаружил там запретительный знак. А когда он все же повернул, его остановил инспектор полиции. «Но здесь же всегда был поворот!» — сказал мой знакомый. «Да, — сказал инспектор, — и сейчас есть. Только платный». Правила — это способ распределения в пользу одних, создающий издержки другим. И эти простые рассуждения позволят нам дальше разбираться в совокупности институтов, их иерархии и том, как интересно строится жизнь в этом сообществе, где в одно и то же время существуют разные институты.
Фрагмент лекции, прочитанной в рамках онлайн-курса «Институциональная экономика» специально для Открытого университета Егора Гайдара.