Наталья Потапова. Как работает ностальгия?
- Вкладка 1
Понятие ностальгии приходит в теоретический арсенал memory studies, проделав довольно сложный путь. Приходит оно уже из обыденного языка, но вообще это искусственное понятие, искусственный термин, который был создан в XVII веке швейцарским врачом Иоганном Хофером и долгое время использовался именно в клинической практике для лечения расстройств.
Термин «ностальгия» родился из соединения двух греческих слов, означающих «возвращение домой» и «боль». Еще в середине XIX века это понятие использовалось для диагноза, связанного с меланхолией, и лишь в культуре Викторианской Англии оно оказалось романтизировано и выведено за границы клинической практики. Сначала — в психологию, постепенно отделявшуюся от медицины, затем — в философию, а потом — в сферу обыденного опыта. И уже после этого превратилось в термин социального знания.
Ностальгия — это чувство утраты, первоначально связанное, безусловно, с пространством. То самое возвращение домой, на родину, о котором довольно много говорится в поэтике, связанной с ностальгией. Но в свое время Иммануил Кант обратил внимание, что дело здесь вовсе не в пространстве. Люди, которые готовы описывать свой опыт в терминах ностальгии, тоскуют вовсе не по невозможности вернуться в конкретное место. Они тоскуют по невозможности вернуться в тот момент, который они переживали в этом месте и который оказывается безвозвратно утрачен вместе с безвозвратной утратой того подлинного, настоящего бытия.
Невозможность «быть собой» — одна из важных современных исследовательских проблем, связанных с теорией Мишеля Фуко. Фуко утверждал, что формы того, что понимается под возможностью «быть собой», историчны. Это — идеальная модель общественного бытия и идеальное понимание в разные эпохи своего места. Это понимание меняется, наполняется разными смыслами, и эти смыслы важны прежде всего потому, что именно от них зависят способы действования человека в мире. Все это делает исследование ностальгией важной проблемой. Так как в понимании человека есть что-то невозможное в условиях настоящего времени, что препятствует и не позволяет ему, с его точки зрения, достичь идеальных общественных отношений.
О связи идеологии и ностальгии писали Линда Хатчеон и Шон Скенлан. Они утверждали, что ностальгия — это тоска по политическим убеждениям и доминированию, а не по реальности, не по месту и даже не по тому, что с этим местом ассоциируется. Это тоска по тому идеальному в настоящем, что переживается как утраченное, безусловно, сложное и многозначное чувство, но не чувство реальности. Светлана Бойм утверждала, что ностальгия — это форма утопии, только взгляд обращен не в будущее, а в прошлое. На основании этого она предлагала сделать это понятие уже инструментальным термином социальных наук и memory studies, которыми она занималась.
XX век, как говорила Бойм, начался с футуристической утопии, а закончился утопией ностальгической. Она подчеркивала характерную для ностальгии смутную неопределенность и неартикулированность того, что вызывает влечение в прошлом. Это влечение, безусловно, выходит за рамки индивидуальной психологии, это то, что связано с группами и позволяет нам понять, как действуют современные социальные конфигурации через ощущение коллективной причастности и собственной идентичности.
С точки зрения техник и кинотехник, ностальгия, конечно, больше связана с показом, а не с рассказом. Вот эта невысказанность, неартикулированность, но при этом материальность нематериального связана с памятью места, с памятью вещей, которые оказываются своего рода знаками утраченного, такими триггерами ностальгии, на которые человек отзывается. При этом человек может говорить о своих переживаниях, но не всегда оказывается способен точно артикулировать, что именно утрачено.
Исследователи отмечают, что ностальгия и травма с точки зрения психологических механизмов очень близки. Только травматический опыт работает на забвение, а ностальгия — на игнорирование негативного в прошлом. Реальность всегда многозначна, она наполнена разными событиями — хорошими, плохими, что-то нервирует, что-то отвлекает, что-то, наоборот, радует, поток опыта сложен. Ностальгия отбирает только то, что маркируется как прекрасное и идеальное, как то, что мы безвозвратно потеряли. Это своего рода другой механизм выхода при общей прагматике и некоторых общих чертах с травмой — ассоциативности, фигуральности, эмоциональности.
Джошуа Ферст и Роберт Розенстоун, также занимавшиеся memory studies (а Розенстоун — в том числе в контексте film studies), обращали внимание именно на эту близость травматического опыта и опыта ностальгического. В центре и того, и другого — подмена или отречение от памяти. Там, где в случае с травмой будет бегство, в случае с памятью будет отречение. Кристофер Лэг говорил об ошибке, о подмене прошлого, которая происходит в случае с ностальгией.
Еще один аспект, который объединяет травму и ностальгию, это то, что травма избегает говорить о прошлом, а ностальгия избегает говорить о настоящем. И та, и другая подавляют и подвергают забвению множество негативных аспектов, которые связаны с настоящим или прошлым. Ностальгия имеет дело не с реальным прошлым, а во многом с воображаемым, фиктивным прошлым, комфортным с точки зрения настоящего.
Фредерик Джеймисон даже предлагал говорить о ностальгии как тоске по настоящему. Он рассматривал ностальгию как маркер разломов в культуре. Так что в случае ностальгии речь идет о социальном проекте идеального мира, идеологически окрашенном и невозможном в условиях настоящего, которое в итоге не дает современным социальным отношениям быть гармоничными.
Фрагмент лекции, прочитанной в рамках онлайн-курса «Film Studies и проблематика исторической памяти» специально для Открытого университета Егора Гайдара.